Камера смертника

Мое имя Николаус Энджел, мне тридцать четыре года и сегодня меня казнят. Казнят за дело, стоит заметить. Несмотря на мою ангельскую фамилию, я признался под давлением суда в тридцати семи убийствах. Но, все же, я соврал. На самом деле в списке моих зверств насчитывается более сорока преступлений, просто точное число мною убитых я не могу назвать и сам.
В основном убивал я молоденьких, холеных девиц и детей. Да, маленьких, пухлощеких мальчиков, это была моя страсть. Их крики ласкали мой слух, теплая кровь, струясь по моим дрожащим пальцам, согревала мое бесчувственное сердце и дарила не с чем несравнимое удовольствие. Но потратить последние часы своей жизни на данный рассказ я решил не для того, чтобы поведать читателю о своих достижениях в сфере убийств.

И так, мне осталось жить всего три часа. На моей казни будет присутствовать мой адвокат и именно он запишет эту, нелепую на первый взгляд, историю, ведь это было моим последним желанием и как бы бредово оно не звучало, отобрать право на него у меня никто не мог. Все, что происходило со мной в последние отведенные мне жизнью часы, я проговаривал в слух, а адвокат, со скептическим выражением лица, записывал мои слова в свой коричневый, кожаный блокнот.

У меня тоже был блокнот с кожаной обложкой, я сделал его из кожи последней убитой мною девицы, внешне похожей на Перис Хилтон. Как же она визжала перед тем, как отдать Богу душу! Даже громче и пронзительнее, чем детишки в моем подвале смерти. Именно в этот блокнот я записывал имена своих жертв и на его страницах, словно главами, разворачивалась история каждого совершенного мною убийства. В последствии именно мое самое сокровенное сокровище стало против меня главной уликой. Представляете, я умудрился забыть его в общественном транспорте, возвращаясь с очередного дела! Кто-то очень ответственный и внимательный нашел его и передал полиции. А дальше оставалось всего ничего – приехать и забрать меня, ведь на первой странице было указано мое имя.

Что-то я отвлекся. И так, всего три часа мне осталось топтать матушку землю под своими ногами. И все оставшееся время я бубню себе под нос все, что вижу только я один. Врачи говорят, что таким образом я пытаюсь скосить под ненормального и тем самым вместо электрического стула отправиться в психушку на пожизненное, принудительное лечение. Но, клянусь душами всех мною убитых, все, что я говорю – правда.

И так, начнем. На часах было ровно три ночи, когда в мою камеру смертника явилась первая гостья. Я лежал на голой кушетке и уставившись в потолок, не мог заснуть. Охранники в числе три, что бдели каждое мое движение вплоть до ее явления, вдруг как по взмаху волшебной палочки, погрузились в сон, а до моих ушей донеслись приглушенные шаги, раздавшиеся в полнейшей тишине в самом начале коридора. Мне стало очень интересно, кто посреди ночи решил проведать приговоренного к смерти. Встав с кушетки, я прижавшись лицом к решетке, выглянул в коридор. Свет замигав, погас и когда лампочки, издав громкий, режущий слух, треск, вновь осветили помещение, я, отпрянув назад от неожиданности, осел на пол.

– Убивать, значит, ты не боялся, а меня боишься. – удивлению моему не было предела, когда по ту сторону решетки я увидел очень старую, сгорбленную женщину.
Лицо ее было серо-желтым, исчерченным глубокими морщинами, но ярко зеленые глаза старухи светились жизненной силой. Седые, взлохмаченные волосы выбивались из-под черного платка, нос крючком придавал ее внешности явные сходства с ведьмами из детских сказок, а дрожащая рука, которой она вцепилась мертвой хваткой в решетку, была увенчана длинными, желтыми ногтями, под которыми забилась грязь. Переведя взгляд на ту самую руку, я заметил сразу же не ее указательном пальце массивное, серебряное кольцо с огромным рубином, от которого исходило едва уловимое, алое свечение.

– Ты кто такая и как здесь оказалась? – немного придя в себя, спросил я.
– Я – твоя жизнь. – отвечала старуха в серых лохмотьях скрипучим, низким, грудным голосом. – Пришла напоследок навестить тебя.
– А чего такая страшная ты, жизнь моя? – подумав, что на нервной почве меня уже начали посещать галлюцинации, весело спросил я.
– Как жил, такова и я. – абсолютно серьезно заявила Жизнь. – Ты убивал людей, упивался их кровью, насиловал, пытал детей. И все деяния твои отразились на моем теле и лице. Пришло время нам с тобою прощаться.
С каждым словом моя жизнь становилась все старее и слабее, все ниже клонилась к земле, и все тусклее становилось свечение, исходящее от ее кольца.
– Но почему же тогда твои глаза так молоды и горят жизненной силой, мне ведь скоро умирать? – решил напоследок поинтересоваться я, чувствуя, что странная гостья вскоре покинет меня.
– Потому что век твой короток. – ответила она и растворилась в полумраке камеры, не оставив после себя и следа.
Охранники проснувшись, несколько раз моргнув, уставились в иступленном молчании друг на друга, а затем и на меня.
– Пойду сделаю кофе. – зевнув, произнес один из них и удалился, а я снова прилег на свою кушетку, коротая минуты до вершения надо мною правосудия.
Вторая гостья долго ждать себя не заставила и, как вы уже догадались, крепчайший кофе не помог охранникам сохранить бодрость и ясность ума. Коридор снова погрузился в ночь, и просторы его наполнил леденящий кровь, дикий вопль, исполненный ужаса. Свет опять двадцать пять начал мигать из черного в ярко желтый, режа глаза и я, честно признаться, от увиденного чуть не наложил в тюремные штаны. С потолка к моей камере молниеносно слетело нечто сидящее на электрическом стуле. Его тело, облаченное в тюремную робу, билось в предсмертных конвульсиях, а на голове его был дымящийся, черный мешок. Полетав по коридору около пяти напряженных минут, электрический стул грохнулся как раз напротив моей камеры. Нечто стянуло обуглившиеся рукой со своей головы мешок и клянусь, все волосы на моем теле встали дыбом, когда в изуродованном лице я узнал свои родные черты.
– Всего час и мы воссоединимся. – поигрывая серебряным кольцом, увенчивавшем его средний палец, произнес он. – Всего один часок.
Кольцо было точно таким же, как и у старухи, только камень был нефрит и светился более ярким, кислотно зеленым светом.
– А ты еще кто? – привыкнув к странному ведению, спросил я.
– Твоя судьба. – ответив, второй «я» улетел на своем импровизированном троне прямо в зарешеченное, маленькое окошко.

Интересно, как ему это удалось? А, хотя он – всего лишь мой глюк, так что и не такое сделать может. Выдохнув, я в какой уже раз улегся обратно на кушетку и попытался расслабиться. Но чувство, что меня сегодня решит навестить еще один визитер не давал мне покоя. Так и оказалось.

За десять минут до назначенного срока, когда за окнами уже стоял белый день, явилась она. Это была молодая девушка, лет двадцати, не больше, очень худая и маленькая, облаченная в черное, длинное платье. На голове ее был капюшон, лицо было бледное, кожа гладкая, походящая на воск. На меня смотрели ее огромные, бесцветные глаза и взгляд этот я не в силах буду забыть даже на том свете, такой он был тяжелый и пронизывающий, словно незнакомка хотела пронзить им мое замедлившее биение, еще живое сердце.
– Готов? – голос ее был словно шелест листвы, тихий и спокойный.
– К чему? – удивился я, уже на подсознательном уровне зная ответ на свой вопрос.
Но она не ответила, не назвалась и не исчезла. Ее мог видеть только я. А на ее безымянном пальце было кольцо, чей белый камень с каждой последующей минутой сиял все ярче.
– Пора, ублюдок. – играя ключами, один из охранников, пройдя сквозь девушку, направился к моей камере.
Дверца отварилась и меня, скованного цепями по рукам и ногам, повели в зал, где будет происходить казнь. Среди сопровождающих было шесть мужчин и та самая призрачная девушка, которую видел только я, с сияющим кольцом на безымянном пальце. Она довольно улыбалась, скаля острые, белые зубы и шла рядом со мною, на расстоянии всего каких-то десяти сантиметров. От ее тела исходил какой-то могильный холод, от которого мне становилось не по себе, и я ежился от холода, не в силах согреться. Холод почуяли и мои провожатые, но девицу они так и не увидели.
Как я и ожидал, не смотря на ранее довольно время суток, часы показывали без десяти шесть, в маленьком зале битком набилась целая толпа желающих узреть мою казнь. Кто-то стоял, кто сидел, но все, как один ненавистно уставились на меня, посылая мне безмолвные проклятья. Охранники подвели меня к электрическому стулу, и я смог внимательно осмотреть то, что убьет меня уже совсем скоро. Это был черный стул с высокой спинкой с подлокотниками, зажимами для ног и ремнями. Рядом с ним, на невысокой тумбочке лежал шлем и губка. Еще, за стеклом, имелся трансформатор и несколько рычагов, которые и включали подачу электричества.
Двое охранников сняли с меня цепи и усадили на выше упомянутый стул. Руки мои пристегнули ремнями к подлокотникам, ноги вставили в зажимы, тело стянули дополнительными ремнями, чтобы я точно оставался во время казни на отведенном мне месте. Один из служителей тюрьмы обрил волосы на моей макушке и смочив губку в солевом растворе, вставили ее в шлем и увенчали им мою головушку, предварительно заклеив мне глаза. Вот тут мне уже стало по-настоящему страшно: сквозь плотно закрытые глаза я мог видеть все происходящее вокруг меня! Вот уже озвучен приговор, все пять палачей заняли свои места подле выключателей и люд замер в ожидании действа. Скоро, совсем скоро мое тело пронзит ток в 2700 ват и я забьюсь в предсмертной агонии, источая аромат жженого мяса. А за секунду до подачи тока появились они: старуха и обуглившийся. Они стали по обе мои руки и замерли по струнке смирно. А третья гостья уже положила руку на рычаг. Бах и тело мое вытянулось под струей тока. Руки и ноги тряслись, боль была невыносимая, такая, что трескались зубы и шла носом кровь. Но, спустя отведенную минуту я был все еще жив. Старуха, что назвалась моей Жизнью, упала на пол и теперь корчась на нем, громко стонала. Обуглившийся же прикрыл глаза и сложил руки на груди. От тела его шел теперь плотный, белый дым. Спустя десять секунд ток вновь увлек меня в свои ласки, а черная девушка появилась передо мной.
– Жизнь. – произнесла старуха и рассыпалась в прах.
– Судьба. – проронил обуглившийся и обратился в пепел.
– Смерть. – еще сильнее улыбаясь, назвалась наконец-то девушка и кольцо на ее пальце засияло так, словно это был не камень вовсе, а луч солнца в летний полдень.
Вскоре этот свет, впитав в себя свечение камней Жизни и Судьбы ослепил меня, а затем поверг в мрак неизвестности. Когда я открыл глаза, то увидел свое обуглившиеся тело, распластавшееся на электрическом стуле, а подле него возился врач в белом, как снег, халате.
– 21 января 1999 года, 6:03 утра, констатирована биологоческая смерть. – озвучил он второй уже за сегодня для меня приговор.
Зала погрузилась во мрак и со скрипом отварились ранее не существующие двери, манящие тусклым светом. И я сделал шаг навстречу, думая о том, что хуже уже не будет, ведь я уже мертв.
– Не бойся, — услышал я знакомый, тихий, словно шелест листвы, голос. – Мы проводим тебя.
Обуглившаяся Судьба и бледная Смерть взяли меня за руки и повели в неизвестность, в огненную бездну. Сделав еще один шаг, я почувствовал, что стремительно лечу вниз. Полет был не долгий и не почувствовав боли, я приземлился на дно деревянного гроба. Крышка захлопнулась, и сверху на нее посыпался дождь из влажных комьев земли.
– Нет!!! – не своим голосом заорал я и разбивая в кровь кулаки, тарабанил ими о крышку гроба.
Но ответом мне стал лишь громкий, скрипучий смех той, что назвалась моей Смертью. Казалось, я буду слышать его вечно, ощущая гарь и удушье. Говорят, что ад для каждого свой, разный, и видимо, для меня он таков.