Дурдом

Как-то летом в начале 90-х мне довелось поработать в одном дурдоме, который находился (да и по сей день находится) в Ленинградской области. Должность была архиответственная — оператор очистной станции. В связи с тем, что нас было только двое (включая меня), работать предстояло через сутки. Станция представляла собой грязно-желтое обшарпанное двухэтажное здание круглой формы. Она находилась в полусотне метров от полуразрушенного забора больницы на опушке добротного елового леса. В общем, до живых людей было далеко, а мертвые были буквально за забором (я о морге).
Во время ознакомительной экскурсии мой будущий сменщик, маленький сухонький мужичонка, пространно рассказывал о таинствах сей благородной профессии и о том, что нужно делать, чтобы добиться в ней совершенства, попутно объясняя механизм работы и общее устройство этого величественного сооружения. Из всего, что он наговорил мне, и из того, что видел собственными глазами, я понял: работа «не бей лежачего».
На первом этаже находился главный коллектор больницы, куда сливались все её сточные воды, а также насосы, которые нужно было включать время от времени. На второй этаж вела деревянная двухпролётная лестница с очень скрипучими ступеньками, которые заканчивались дверью в комнатку персонала, то есть нашу с ним. Не могу сказать, что она была большой — стол, стул, шкафчики для робы и чистой одежды, кустарным способом сделанный нагревательный прибор, в народе названный «козлом», и топчан, на котором недавно помер мой предшественник. Об этом мимоходом упомянул мой будущий напарник, хитро сверкая глазками и ожидая моей реакции, но не тут-то было -в то славное время я мнил себя нигилистом и циником, поэтому и бровью не повел. А зря. Собственно, на следующий день я приступил к исполнению своих обязанностей.
Откровенно говоря, было скучно. Полдня я просидел в каморке, читая книжку да попивая чаёк, не забывая раз в три часа нажимать на кнопку. Сейчас вспоминаю — смех разбирает: зарплату платили ни за что, можно же было какую-нибудь автоматику наладить, но нет, держали специального человека. Ну да ладно. Вторую половину дня я пошлялся по территории больницы, свёл пару-тройку новых знакомств (в основном с больными), сползал на пищеблок за ужином и возвратился в свою келью поесть и опять страдать ерундой. Где-то после десяти вечера всякое движение на территории утихло, в районе двенадцати зажёгся фонарь, у забора освещавший тропинку к моей станции, и я решил, что пора спать. Застелив топчанчик домашним бельишком и выкурив сигаретку на ночь, я погасил ночник. Некоторое время не мог уснуть — ворочался, в голову лезли какие-то дурацкие мысли, но в конце концов я задремал.
Пробуждение было стремительное — нет, наистремительнейшее: хлоп, и проснулся. В предрассветном сумраке белой ночи очертания предметов в комнате были размыты, но я совершенно отчетливо увидел у своих ног черную мужскую фигуру. Почему я решил, что это именно мужчина — не спрашивайте, не знаю. Я его видел какое-то короткое мгновенье, поэтому даже испугаться не успел, страх пришёл потом.
Я резко повернулся к ночнику и включил свет. Повернул голову, а его нет. Вот тут на меня накатил страх. В общем, светильник впоследствии никогда не выключал (кстати, как я узнал позднее, мой сменщик делал точно так же). Сменщик приехал к девяти утра, но я не стал ему плакаться, хотя он исподволь пытался у меня выведать, как прошла ночь, без происшествий ли и тому подобное. Сейчас мне кажется, что он знал о местном инфернальном жителе, но тогда я и помыслить не мог о том, чтобы рассказывать о подобных вещах — считал это придурью и всячески уговаривал себя: «Тебе показалось». Но в глубине души был уверен на сто процентов, что не показалось.
Несколько дней прошли спокойно. Я притащил на работу гитару, благо место было отдаленное, и мои завывания никто не мог слышать, до ночи сидел с книжкой, перезнакомился с народом, развлекал себя, как мог. В одно из таких ординарных дежурств я засиделся с книжкой допоздна. И вот в третьем часу ночи я услышал шаги — да— да, на той самой скрипучей лестнице. К слову, замка на входной двери не было, мы запирались изнутри куском железной трубы наглухо — больше вариантов зайти не было. Когда заскрипели нижние ступеньки, в моей голове раздался звоночек, но, зачитавшись, я не обратил на это внимания. Но когда «это» достигло площадки между пролетами, я ясно вспомнил, как закрывал дверь на улицу, как выключал внизу и на лестнице освещение. И вот теперь из этой тьмы ко мне поднимается кто-то или что-то… «Оно» тяжело продолжило подъём, словно это был очень грузный человек с одышкой; ступеньки под его поступью почти хрустели. Я заледенел, в полном ступоре смотрел на хлипкий крючок, явно понимая, что он меня не спасёт, но действовать был не в силах — смотрел на этот крючок, как баран, и ждал продолжения.
«Что-то» уже у двери. Я про себя прощаюсь с жизнью, но ничего не происходит — лишь явное постороннее присутствие ощущается и сосёт под ложечкой. Театральная пауза была выдержана гениально. Я чуть не обделался, когда услышал лёгкий стук костяшек пальцев по жиденькой дверке, а дальше опять наступила наэлектризованная тишина. В тот момент, когда паника и ужас готовы были перехлестнуть через край, и из моих связок готовился вырваться на свободу дикий визг, «это», пыхтя, развернулось и стало спускаться.
Доведённый до ручки, я физически ощущал, как прогибаются доски под этой тушей. Всё же с каждым скрипом ступеньки становилось легче, словно выпадали камешки из большого мешка с камнями, который висел на мне. Вот скрипнула последняя ступенька, и всё стихло. Хотелось рыдать от радости, словно мне отменили смертную казнь. Что странно, страх очень быстро прошёл, и эмоции, которые меня только что переполняли, отхлынули как море при отливе. Я деловито спрыгнул с топчана, открыл дверь на лестницу, включил там свет, спустился вниз, в довольно тёмном помещении дошёл до выключателя и, включив свеи, стал детально изучать помещение. Я ничего не обнаружил — засов на месте, спрятаться негде, в самом коллекторе разве что, но эту мысль я отмёл и как-то быстро успокоился, поднялся на верх и спокойно уснул. Правда, на этот раз свет у меня остался гореть везде.
Наутро от ужаса не осталось и следа. В общем, несмотря на подобные происшествия, я не стал оставлять, так сказать, службу. Продолжение последовало где-то в июле, когда ночи стали темнее. В больничной котельной у меня появился приятель — Вова. Не могу сказать, каким образом мы с ним сошлись. Наверное, потому что мне было дико скучно сидеть в каморке, а больные — они и есть больные: их бред интересно слушать первые пять минут. Вова, несмотря на молодость, уже успел посидеть в тюрьме, и его тюремные истории можно было слушать и слушать (тогда была какая-то бредовая мода на всё зековское).
И вот как-то ночью я возвращался с очередных посиделок у Вовы. Было уже темно. Проходя мимо морга, я услышал какой-то стук. Моё любопытство требует похвал: я обошёл здание и увидел, как дверь морга с облупленной синей краской бьётся в конвульсиях, и навесной замок вот-вот слетит. Удары наносились изнутри. Как же я бежал… Закрыл дверь на лету и проскочил в свою каморку. Почему я не побежал к людям, к Вове тому же, даже не спрашивайте — рефлекс.
Я сидел с зажженным светом до утра, боясь покойников. К тому же за несколько дней до этого моя подружка (которая работала секретарем главврача) рассказала, что на днях один больной упал с лестницы и умер, был помещён в морг, а потом найден в предбаннике морга лежащим у двери со сбитыми костяшками…
Потом пришёл август. В одну памятную ночь я изводил гитару. В итоге гитара была расстроена, я поставил её у шкафа и лёг спать… Мне приснился сон: в мою комнатку заходит тот же чёрный мужской силуэт, спокойно говорит мне: «Привет, ну что тут у нас?». Потом берёт гитару, говорит, что настроена плохо, настраивает, играет «Группу крови» Цоя и говорит: «Ну вот, нормально». После этого подходит ко мне, треплет меня по плечу. От его прикосновения я резко просыпаюсь и вижу, что гитара лежит на шкафу, уже настроенная…