Черное солнце.
Хорошо помню этот день. Мне было лет шесть, было солнечное жаркое лето, суббота. Мы с мамой пошли гулять. Собирались мы забраться на сопку (наш поселок находится в долине и окружен довольно высокими, но не очень крутыми сопками, поросшими кедровым стланником), развести там костерок, вскипятить чай — в общем, посидеть на природе.
По дороге зашли в магазин. Это был большой универмаг из разряда «есть все» — одежда, телевизоры с магнитофонами, игрушки, какая-то бижутерия и косметика, радиодетали… Маме надо было с кем-то, кто там работал, поговорить, а я в это время ждал и изучал витрины, до которых мог дотянуться носом. А потом я увидел, что за окнами что-то изменилось, и кинулся к ближайшему окну.
То, что я увидел, меня потрясло и поразило: на угольно-черном, расчерченном яркими линиями небе бешено сияло ослепительное солнце. Линии постоянно перемещались, пропадали, появлялись новые. А из-за сопок вставало второе, гигантское черное солнце. Оно тоже состояло из таких же линий, но они были неподвижны — оно словно было нарисовано ими на небе. Как детский рисунок — круг (вернее, часть его) и миллионы лучей и лучиков, которые переливались всеми цветами.
Я закричал — мол, смотрите, что это такое? Но меня ухватили за плечи, оттащили от окна. Мама закрыла мне глаза руками, сказала — не смотри, нельзя на это смотреть. Голос у неё перепуганный. Я тоже испугался, спрашиваю — почему нельзя смотреть, там же интересно так было, что это такое, мама? А она — молчи, не спрашивай, не надо. Нельзя об этом. Потом руки от глаз отпустила. Я смотрю — в магазине завесили окна плотными шторами, свет зажгли. Еще много людей набилось, голоса взволнованные, шепот, а потом как-то стали затихать, только тревожные взгляды. В подсобке звонил телефон, там в трубку кто-то кричал в тишине, которая вдруг стала звенящей, когда бросили трубку.
Я не помню, сколько мы там провели времени. Было душно и жарко, некуда было присесть, хотелось есть и пить. Крепкие мужчины сменяли друг друга у закрытой на засов двери — молча, как смена караула. В тишине было слышно, как снаружи доносятся далекие гулкие удары. С каждым ударом становилось все более жутко. А потом еще погас свет. Принесли свечи, но легче не стало — хотелось не смотреть на шевелящиеся повсюду тени и сгустки темноты по углам.
Потом кто-то застонал, и вновь побежал шепот: сердце… лекарство … надо скорую… они не поедут… не доберутся… умрет… сами… нет… свет дайте… телефон… пустите к телефону… Кто-то пробирался в подсобку, чтобы позвонить в скорую. Кто-то ругался у выхода, плакал, умоляя выпустить. Кто-то громко сказал:
— Дура, сгоришь и все, не добежишь!
Потом я, кажется, уснул…
Я проснулся и сразу понял, что дома, на диване. Была темнота, но в окно был виден соседний дом, где в паре окон дрожал свет. Я позвал маму — она сидела на кухне. Начал расспрашивать — мам, ну что это было, скажи. До сих пор отчетливо помню злой ледяной полушепот, которым мама меня отчитывала, говоря, чтобы я никогда больше не вспоминал и не спрашивал про это. Ни у нее, ни тем более у кого-то еще. Иначе нам не жить, ни ей, ни мне. Забудь. Замолчи. Заткнись.
Лет пять назад я подумал, что прошло уже достаточно много времени, стал маму расспрашивать. А она сразу в слезы, побледнела… Её заколотило от дрожи. Я так ничего и не узнал и, видимо, не узнаю
