Проклятая роль

Недавно я решила перечитать повесть “Тойбеле и её демон”. Потом вспомнила о том, что в этой роли в свое время блистала талантливая Елена Майорова, вспомнила про ее страшную судьбу и нашла вот такие подробности о ее последних ролях: “Когда не стало Елены Майоровой, многие искали в случившемся мистическую подоплёку: Лена попала во власть последних сыгранных ею героинь, для всех своих ролей она выворачивала себя наизнанку, входила в образ безоглядно, а последние роли напрямую были связаны с тёмными силами…
Вот как отзывается о некоторых Лениных работах Татьяна Догилева: «От этих ужасных ролей даже здоровый человек заболеет. Я ей говорила: зачем тебе эта чернота, откажись! Нет, она соглашалась — просто по инерции брать все роли, которые предлагают. Мне страшно было смотреть «На ножах». Ей нельзя было это играть, она и так ходила по острию. А «Тойбеле и её демон»? Лена заставила меня прочитать пьесу — у меня мурашки по коже бегали…»
В самом деле роковыми, чёрными, проклятыми ролями Елены Майоровой принято считать две — Тойбеле на сцене МХАТа и Глафиру Бодростину в сериале «На ножах».
Когда из Америки привезли экземпляр «Тойбеле и её демона», эту странную, заковыристую сказку Исаака Башевица Зингера, режиссёр Долгачёв был просто очарован пьесой. Участвовать в спектакле хотели многие, но Долгачёв для себя решил сразу: Тойбеле — Майорова, Алханон — Шкаликов.
Долгачёв прекрасно знал, что оба пьют. Учитывая особенности своих избранников, он решил подстраховаться. Пригласил обоих к себе и изложил условия: «Хотите играть эту пьесу? Очень хотите? Тогда так: если хоть раз почувствую, что вы не в форме, я сразу прекращу репетиции. Заменить вас мне некем, значит, я просто откажусь делать этот спектакль. Подумайте: полгода — серьёзный срок»…
Два месяца Тойбеле и её демон вели себя, по долгачёвскому выражению, «как ангелы». Но день Икс всё-таки наступил…
«Пришли они с утра в репзал — трезвые, но странные. Я чувствую: что-то происходит. Вдруг Лена, которая отрабатывала сцену в противоположном углу, рванула оттуда ко мне, разлетелась, упала на колени, положила подбородок на стол: «Мы больше не можем!». «Чего вы не можете?». «Не пить». Ах, так, ну давайте сворачиваться». «Нет! Не надо сворачиваться. У нас к вам предложение: мы сегодня пьём весь день, и всё, и до премьеры больше ни капли…». Тут и Шкаликов подползает: «Только один день, только один!..». Я подумал, подумал и согласился. Но с условием: только один день и только со мной, а завтра, пусть не в одиннадцать — в двенадцать, у нас репетиция. Что тут началось… Лена летала по потолку, визжала, обнимала меня, его».
Долгачёв сомневался, вернее, ни на йоту не верил, что его вчерашние собутыльники смогут наутро поднять себя к репетиции. А они пришли в театр минута в минуту, трезвые, бодрые, энергичные. Какими контрастными душами и огуречными рассолами можно достичь такого эффекта, непонятно, но репетировали Майорова и Шкаликов в полную силу. Под конец довольный Долгачёв сказал: «Ну, вчерашнее вы мне отработали». Больше на тему выпивки до премьеры не заикались.
Когда возник замысел экранизировать самый загадочный роман Лескова, при советской власти ни разу не издававшийся, Орлов знал, что никто, кроме Майоровой, не сумеет сыграть Глафиру. В сценарии были прописаны похороны. Орлов не хотел снимать на настоящем кладбище. Потребовалось создать кусочек пейзажа с несколькими могильными крестами. Сначала хотели заказать кресты на студии Горького, но там заломили бешеную цену…
«А у меня дача во Внукове, и у соседей как раз работала бригада работяг. Я попросил: ребята, доски есть, станок есть, сделайте пять крестов. Сошлись на достаточно скромной сумме — по двести рублей за крест. Сделали, принесли. Дальше куда их девать? Директор картины говорит: Александр Сергеевич, оставьте пока у себя. А ребята меня предупредили: «Мы эти кресты делали, как настоящие. Когда отснимете, вы их обязательно разломайте…». Я внёс пять крестов к себе в подвал. Через два дня один из работяг умер. Говорят, он отравился водкой, но, скорее всего, это был сердечный приступ — больше-то никто не отравился. Мы повезли кресты на съёмку, после съёмки я взял с директора обещание, что их обязательно разломают. Снимаем дальше — у меня умирает тёща. Мы приезжаем в павильон, а наши кресты преспокойненько в углу стоят…»
После второй смерти кресты разломали, но адский механизм не остановился:
«Потом гримёршу задавил трамвай. Потом совсем молодой парень, второй оператор Максим плохо себя почувствовал, отвезли в больницу, выяснилось, что у него последняя стадия диабета, на второй день он умер. Парню было лет тридцать, нормально работал, ни о каком диабете слыхом не слыхивал… Я понял, что кресты своё возьмут. И стал подсчитывать. Рабочий, тёща, гримёр, второй оператор… Пятым мог быть я. Даже свыкся уже с этой мыслью. Меня положили в кардиоцентр со стенокардией, готовили к операции, а я убежал на съёмки, где все, в том числе и Майорова, нежно за мной ухаживали. Но вот уже всё отсняли, смонтировали, началось озвучание, и тут выяснилось, что пятой суждено было стать Лене…».