Полетаем

Два года назад я переехал в новую квартиру, благо нашел хорошую работу и смог поднакопить денег. Я этому несказанно обрадовался, ведь новое мое жилье находилось в центре, и поближе к дому моего лучшего друга. Была еще одна причина, по которой я так хотел переехать. Мой старый дом. Он вызывал у меня мерзкие воспоминания и нагонял тоску.
Все дело было в старике, который жил напротив моей квартиры. Он не шумел, не устраивал вечные ремонты, но я бы лучше предпочел шумных соседей, чем его.
Он ходил вечно в грязной сальной одежде, от которой несло помоями. У него было пухлое лицо, заросшие глаза, какой-то оценивающий цепкий взгляд. Про него мало знали даже старожилы дома, и говорили неохотно, словно это была неприятная для них тема. Я замечал, что старичок не нравился многим. Он почти не разговаривал.
Придет, сядет на скамейку у подвыпившей компании или сплетниц-бабулек, и сидит, молчит, слушает. На вопросы не отвечает, но заметно, что не глухой, что прислушивается к разговорам. Но самой неприятной особенностью его было то, что он любил часами стоять у моей двери и смотреть на нее. Я стал замечать, что на душе в такие моменты становилось гнило, тоскливо.
Я сначала выходил, спрашивал, что ему надо, а он молчит и тихонько покачивается.
Потом я плюнул и перестал выходить, но чувство, что старик стоит у двери, меня беспокоило. Именно беспокоило, а не раздражало и не смешило. Наверно, по этой причине я не вызывал врачей, и соседи тоже. Что-то мне подсказывало, что не нужно его трогать. Засыпая, я думал — что делает старик за стеной? Сидит на кровати, и смотрит на мою стену? Один раз после трудного дня я передвинул кровать от той стены, за которой была квартира старика, к другой стене.
Взрослые сторонились моего соседа, когда дети, напротив, липли к нему, а он любил посадить кого-то из них на колени и раскачиваться в стороны. Я наблюдал за этим, и мне это не нравилось, я боялся за детей. Чем их так влекло к нему? Это для меня было загадкой. Пару раз я подошел тихо сзади, и услышал первый раз за все время голос старика. Он смеялся, и тихо говорил:
— Полетаем… скоро полетаем…
Бредил одним словом. Я сказал девушке с этажа ниже, чтобы следила за своим ребенком, от такого деда можно и инфекцию подцепить. Родителей других детей я не знал, многие дети приходили с соседних домов.
В субботу, я точно помню, что была суббота, я проснулся поздним утром. Какие-то стуки разбудили меня. Они доносились из коридора за дверью, я разобрал это не сразу. Я хотел снова заснуть, но звуки не пропадали, действуя мне на нервы, и к ним примешались писки, словно маленький котенок потерялся.
Я накинул халат и тихо вышел в общий коридор. Писк и стуки прекратились. Я постоял в тихом коридоре пару минут, и все же дождался. Слабый стук, шедший от мусоропровода. Я вышел с коридора и вздрогнул, столкнувшись с моим соседом.
Больной старик стоял в и не шевелился.
— Идите отсюда, — перепугавшийся, сонный я не стерпел. — Тут кошка забежала, не троньте ее.
Старик смотрел на меня в упор. Он казался расстроенным. Он разомкнул сухие губы, и произнес, дохнув гнилью зубов на меня:
— Не умеет летать. Плохо очень. Мусор! Не умеет!
Он зашаркал к себе в квартиру. Я покачал головой и подошел к мусорной трубе. Шорохи усилились. Я пожалел, что не взял телефона, в темноте ничего не видно. Но мне повезло. У лифта лежали чьи-то брошенные спички, и я зажег одну.
Из жерла мусоропровода раздался какой-то булькающий звук, и на меня глянули два глаза. Я едва не выронил спички. Зажег вторую, и меня едва не вырвало. В трубе застрял мальчик лет шести.
Его тело висело перемешанной кровавой кучей, он был еще жив, но мог шевелить только одной рукой, выгнутой за головой. Лицо было залито кровью. Я закричал и бросился оттуда в квартиру. Меня рвало. Едва мои руки смогли держать телефон, я набрал номер полиции и скорой.
Это сделал мой сосед? Я не сомневался. Я слышал стуки, когда он тащил тело мальчика к мусорке.
До меня вдруг дошли слова старика:
— Не умеет летать.
Я вышел во двор, сел на скамейку и сидел, дожидаясь полиции. Им я показал квартиру соседа. Тот сидел у окна и раскачивался. И шептал:
— Полетаем ещё. Полетаем…