Деревня в лесу

Так уж получилось, что я хожу в походы. Когда-то, году в 2004, вступил в ролевое движение, и понеслась. Однажды летом, лет пять-шесть назад, мне позвонил мой старый знакомый, назовём его Валерой. Валера расспросил о моих планах, и я ответил, что их у меня попросту нет — девушка ушла к другому, мать в отпуск к морю укатила, дед проживал на даче. Я мог располагать своим временем, как заблагорассудится. Валерий после сказанного заметно оживился:
— Слушай, — сказал Валера. — Тут тема про тебя есть, короче. Тоха (ещё один наш общий товарищ-турист), помнишь, рассказывал под газом, что у него прадеда НКВДшники из села вывезли ночью? Ну, помнишь, он еще говорил, что приехало дохолеры машин, всех погрузили?.. Помнишь? Так вот, я эту деревню в «Google Maps» нашел! Ага. Со спутника. И Тоху уже уговорил, так что вещи пакуй. С меня экипаж. И это… Виталю тащи с собой. Ну, всё, бывай!
Стоит сказать, ремарка про Виталия меня насторожила. Дело в том, что Виталька — мой хороший товарищ, с которым мы знакомы много лет. Он прошёл службу в воздушно-десантных, имел даже какие-то там грамоты и значки за отличную службу. В общем, парень был подготовленный. Если его звали, значит, намечался мордобой с пристрастием. Но я быстро отмел беспокойство — мало ли, может, в этой деревушке бомжи расселились или наркоманы. Тем более, раньше частенько приходилось сталкиваться с неадекватными «мЭстными», которых хлебом не корми, только дай городских погонять.
В общем, сделав необходимые звонки, затарившись продуктами на себя и вверив заботу о квартире и собаке закадычной подружке, я быстро собрал необходимые вещи. Выезжать решили наутро после Валериного звонка, и в 5:15 под моим подъездом уже пыхтела и чадила его оранжевая «Нива».
Нас тогда выезжало пятеро. Я, Виталик, Антоха, одетый в до боли знакомое старое камуфло, Валера и его барышня, которую звали Женя. Женя и Валера были одеты не для похода: на нем была майка-сеточка, шорты, вьетнамки и пижонские водительские перчатки без пальцев, а на ней — короткая джинсовая юбочка, сандалики и абсолютно вырвиглазный топ с губкой Бобом. Погрузили вещи, расселись кое-как, включили музыку, тронулись.
Стоит сказать, что я плохо помнил историю с деревней, где проживали Тохины прадед и дед, тогда ещё двенадцатилетний пацан. К алкоголю, а тем более пьяным россказням, я всегда относился скептически. Разговорив по дороге Антона (не без помощи авторитетного Виталика), разузнал подробности выселения. Со слов его деда, деревенька, куда мы направлялись, находилась в соседней Кировоградской области. Жили там несколько семей — по большей части люди, приехавшие на строительство железнодорожной ветки вроде как промышленного назначения, да ещё старики, жившие тут еще с царских времен. По железной дороге должны были то ли руду возить, то ли уголь из строящейся за десяток километров шахты. Жили себе люди, никого не трогали, честно работали, по вечерам лучину жгли да песни пели — благодать, одним словом. Однажды ночью по просёлочной дороге загромыхали автомобили, из них выгрузилось много вооруженных людей, жителям деревни объявили, что у них 10 минут на сборы и, затолкав в машины, увезли в какой-то райцентр, откуда уже сами выбирались кто куда. На дворе заканчивался 1938 год.
В машине повисло молчание, нарушаемое только рекламой по радио. Антон заметно нервничал — было видно, что Валерка его заманил скорее собственным энтузиазмом и врожденной лихостью, чем обещанием показать родину предков. Первым молчание нарушил Виталик, похлопав Антона по плечу своей лапищей, пророкотав привычное: «Не ссы, братуха!». После чего обстановка несколько разрядилась.
Карта (а ехали мы по карте — навигатор тогда был роскошью) утверждала, что мы почти на месте. На дорогу ушло часа три — и это без учета того, что нам теперь надо было искать грунтовку, которой не пользовались с 40-х годов, расчищать её, чтобы проехать, а то и вообще пешком идти. Мне оба варианта не нравились.
В конце концов, пропетляв по местным дорогам ещё с полчаса, мы встретили аборигенов. Ну как аборигенов — бабку. Древняя такая старушка, сгорбленная, идет сама вдоль поля, в руке бидончик такой, желтовато-белого цвета, тряпицей накрыт. На переговоры отправили Антона — он и название деревни знал, и вроде как корни у него общие с местными. Из машины было видно, что бабушка что-то переспрашивает, а Тоха сильно волнуется, жестикулирует. Бабуся улыбнулась, закивала, махнула пару раз свободной рукой, указывая направление. Антоха вынул что-то из кармана, протянул старушке, но та поглядела, головой помотала, и дальше пошла — обиделась, видно.
— Милая бабка, даже денег не взяла, — сказал, вернувшись, Тоха. — Всё путём — за полем налево и до бурелома. Там пешком километра два-три.
Всё было именно так, как сказала старушка — и поворот был на месте, и бурелом. От бурелома шла просека, которую мы определили как старую дорогу. Вскинули на плечи рюкзаки, Валера взял спортивную сумку, а Женя — свою маленькую лакированную сумочку. Я ещё подумал, что она уж больно на заплутавшую в лесу путану похожа. Ну да ладно — дело не моё.
Пробирались мы, нещадно ломая подлесок, около часа-двух. Уже было около полудня, и цель была близка. Все как-то даже радовались. Скоро нам предстоит встреча с неизведанным, путешествие в прошлое, загадки в духе Индианы Джонса.
Первым труп деревни заметил я, потому как шёл первым. Почему-то именно с трупом у меня ассоциировалась эта картина. Среди деревьев явно выделялись рукотворные формы домов. Я предложил оставить вещи и пойти осмотреться. На том и порешили.
Рассыпавшись веером, стали рассматривать дома, которых здесь было, по моей прикидке, десятка два. Во дворах росли одичавшие плодовые деревья с мелкой завязью. Деревянные постройки время не пощадило — крыши рухнули внутрь, открыв доступ семенам деревьев, и теперь внутри рос такой же подлесок, как и снаружи. С кирпичными домами дела обстояли получше. Таких домов в деревне было пять, как сейчас помню. Кое-где поросшие мхом и лишайником низкие, угрюмые строения с маленькими окнами походили на недовольных жаб. Окна были, по большей части, выбиты, но в одном домике пару стёкол было на месте. Да и выглядел он получше и почище, чем другие, хотя, судя по высокой траве и сгнившему деревянному крыльцу, и нем ноги человека не было уже лет 50 как минимум.
Решили группой обойти все кирпичные дома по очереди, оставив самый целый напоследок. Первый же дом встретил нас очередной чудесной картиной победы природы над человеком: прямо посреди большой комнаты с остатками печи сквозь половицы пророс ясень. Дерево росло прямо сквозь крышу, его крона укрывала дом от дождя. Внутри обнаружилось несколько свидетельств прошлой эпохи: тяжелая керамическая чернильница, чугунная дверца от печки с немецким клеймом, а также перламутровая овальная пластина, которую я определил как оклад рукояти ножа, хотя это могла быть просто декоративная накладка.
Второй и третий дома мало отличались от первого. Те же ветхие полы, тот же антикварный хлам в паршивом состоянии. Хочу заметить, что в этих домах мебель, какая была, уже давно развалилась. Всё увиденное вызывало уныние и ощущение тленности бытия.
В районе трёх часов дня решено было окончить осмотр домов. Было интересно, но солнце уже медленно клонилось к закату, а лагерь мы ещё не поставили. Даже место не выбрали. Валера нехотя согласился — ему очень уж хотелось всё обсмотреть, всё обследовать. Женя во всём поддерживала Валеру, и мы с Виталей и Антоном тогда даже всерьёз задумались, не надувная ли она.
Выбрали место для стоянки в пятнадцати минутах ходу от деревни. Разбили лагерь: выкопали костровую яму, вокруг неё расставили палатки, развели костёр. Стояли тремя палатками — в одной я и Виталий, во второй — Антон, а третью, принадлежавшую всё тому же Антону, отвели Валерке и его барышне.
За ужином, уже когда порядком смерклось, неугомонный Валера достал из спортивной сумки двухлитрушку пива и предложил нам. Я в походах не пью, равно как и Антоха, а Виталя отказался из солидарности. Поэтому всю «торпеду» приговорил один Валера. Набравшись храбрости, он стал подзуживать нас пойти в деревню ночью, «пофотографировать упырей». Мы потратили почти весь вечер, успокаивая разгулявшегося приятеля, и только когда десантник Виталька пообещал его к дереву привязать, если он не угомонится, Валера затих. Ближе к полуночи все разлеглись по спальникам, а Виталька закемарил прямо у костра. Я тоже уснул, и мне даже чего-то там снилось.
Нас разбудил крик. Даже не крик, а вой какой-то. Будто человеку работающая болгарка на ногу упала. За этим воплем последовал ещё один, потоньше — кричала явно девушка. Затрещали, ломаясь, ветки. Я аж похолодел и сел в спальнике, вытянувшись по струнке. Вход моей палатки расстегнулся, и в проёме я увидел очертания головы Виталика.
— Братуха, не спи! — хрипло шепнул здоровяк, вытащил из палатки своё мачете, и, оставив вход открытым, пригнувшись, исчез за кругом света, излучаемого всё еще горящим костром. Я наспех нацепил ботинки и прихватил топор — Виталька стоял за палаткой и прислушивался. Потом он резко метнулся к костру и начал набрасывать в огонь заготовленные ветки, пока пламя не поднялось на высоту около метра. Я достал из кармана фонарь (а надо сказать, что в походе сплю я всегда одетым хотя бы в брюки) и переключил его в режим стробоскопа, направив в сторону развалин деревни. Антон так и не вышел из палатки, хотя я абсолютно точно был уверен, что он там. Я и сам порядком струхнул тогда, так что не осуждаю его.
Спустя минуту или две из леса на нашу поляну выбежало нечто, от чего я чуть не напрудил в штаны. С трудом мы узнали Валерку. За ним, сотрясаясь и падая с ног, приковыляла Женя. Мы с Виталей усадили ребят на бревно, служившее нам скамьей, начали успокаивать. Женя плакала, обхватив голову руками. Валера бормотал что-то нечленораздельное, постоянно вскакивал и оглядывался в сторону деревни. Десантник достал из палатки алюминиевую флягу с коньяком, а я — аптечку, чтобы оказать друзьям помощь. Только прикончив Виталькину флягу, ребята отключились. До самого рассвета мы с приятелем-десантником просидели у костра, поддерживая максимально яркое пламя — он с мачете, я с топором.
Утром в палатке Антона что-то завозилось. Виталя подошел ко входу и за ногу выволок сонного приятеля на свет Божий. Здоровяк наказал Антону следить за Валеркой и его Женечкой, велел приготовить завтрак и сварить кофе, и буркнул в мою сторону, сунув Антону в руки своё мачете:
— Погнали, братуха, в село мотнёмся.
Отказывать товарищу было чревато. К тому же, не хотелось потом, как в плохом ужастике, топать в злосчастную деревню по одному, чтобы неведомому существу, напугавшему наших ребят, было легче питаться.
Деревня ничуть не изменилась. Мы шли по видимому следу ребят — поломанные ветки и смятая трава говорили сами за себя. След вёл к тому самому домику с уцелевшими оконными стеклами. Виталька предложил обойти домик по периметру, широким кругом. Мы пошли. Надо сказать, что домик этот был на видимой окраине села — за ним виднелось какое-то более-менее свободное от деревьев пространство…
И тут Виталька заметил то, что до сих пор мне иногда чудится во сне. Когда-то это была небольшая кирпичная постройка. Может, сарай, может, домик. Он стоял на границе леса и того самого свободного пространства. Мы, не сговариваясь, стали подходить ближе, забыв о домике, к которому вели следы наших друзей.
Это кирпичное строеньице стояло под небольшим углом, и половина его уходила под землю. Над этой превратившейся в груду красной кирпичной крошки частью была часть земли, удерживаемая корнями дерева. Корни эти были отчётливо видны, и походили на огромные кривые зубы. Это было похоже на то, как если бы у леса была пасть, и он пожирал этот домик, будто вафлю. Нам, двум двадцатилетним лбам, стало не по себе, аж до рвоты. Мы развернулись и быстрым шагом направились к домику.
Виталька выматерился — он обо что-то споткнулся. Я раздвинул траву, и волосы на моём затылке зашевелились. Это было литое чугунное надгробие. Такие ставили в 30-е годы. К нему была привинчена табличка с рельефными буквами и звёздочками по бокам: «Томский Николай Игнатьевич. 1876 — 1933». Мы огляделись. То тут, то там из земли торчали небольшие деревянные столбики. Мы стояли посреди кладбища. Было уже не страшно, скорее, преобладало ощущение, что мы поступаем неправильно, находясь здесь. Мы переглянулись и отправились поскорее изучить домик с окнами и, наконец, покинуть эту проклятущую деревню. Я даже буркнул что-то вроде «Извините!», и мне чуток полегчало.
Я запомню этот домик надолго. Домик был поделен на три комнаты — две маленькие, и одну большую. В углу большой комнаты была прибита полочка, на которой стояла покореженная и усохшая деревянная рамка. Либо портрет Вождя, либо икона — других вариантов быть не могло. Была тут и мебель. Всё было ветхое, покрытое толстым слоем пыли, но узнавалось: чугунная кровать с остатками гнилых железных пружин, трухлявый сервант с пожелтевшей посудой, тумбочка с деревянной ручкой на резной дверце, стол… на столе, в пыли, я увидел чёткий отпечаток задницы. На полу к столу вели две цепочки следов — вьетнамки и сандалики. Вокруг стола, особенно возле отпечатка задницы, было сильно натоптано вьетнамками. Валера-Валера! Острых ощущений захотелось. Я улыбнулся сам себе и обернулся к Витале, чтобы едко пошутить по этому поводу. Виталька был серьёзен и бледен. Он кивнул куда-то в угол комнаты, и я посмотрел туда. Лучше б не смотрел! В уголке, аккуратно сложенные, лежали вещи Валерки — вьетнамки, майка-сеточка, а сверху, словно дохлый скворец — перчатка без пальцев. В пыли вокруг не было следов. Ни Валеркиных, ни Женькиных — вообще никаких! Виталька как-то машинально схватил Валерины вещи, толкнул меня локтем под бок и буркнул: «Закрой коробочку и пошли. Зае**ли, полтергейсты х**вы!».
Мы уже вышли из большой комнаты и собирались выходить из дома, как чёрт меня дернул заглянуть в одну из маленьких комнатушек, ту, что ближе к выходу. На полу посреди комнаты стоял бидончик желтовато-белого цвета. Через минуту я был уже в лагере.
* * *
Антон вел машину не так уверенно, как Валерка. Начал накрапывать дождь, в машине пахло перегаром, валидолом и немного мочой. Валера и Женя неспокойно спали на заднем сидении, между ними угрюмой громадой восседал Виталик, потягивавший водку из бутылки, купленной в первом придорожном ларьке. Большую часть дороги мы молчали. Первым заговорил Тоха:
— Вы, ребят, извините, что так вышло. Мне Валерка как-то по пьяному делу обещал ко дню рождения ту самую деревню найти. Вот и нашел. Не отказывать же ему, он же старался, искал. Ну правда, а, ребят? Извините.
— Да иди ты!.. — процедил сквозь зубы Виталька. Он смотрел куда-то в одну точку за окном.
— Слушай, Антоха, — сказал я. — А чего деревню-то выселили, дед не говорил? Ну скажи, уже как бы все равно туда вряд ли вернемся.
Антон помолчал минуту, затем вздохнул и впервые за наше путешествие достал сигарету и закурил. Его голос казался каким-то уж совсем далеким и лишенным окраски:
— Да не знаю я. Дед говорил только, что когда солдаты людей в машины грузили, одна бабулька-старожилка всё отказывалась ехать. Упиралась, руки заламывала, на колени падала. Всё говорила, что не может она уехать, что муж у нее, герой-красноармеец, там похоронен, что без нее там всё хозяйство погибнет. Так и уехали без неё, никто её и не нашел в райцентре после выселения, хотя искали. И прадед мой с прабабкой и дедушкой маленьким искали. Дед ещё говорил, что бабулька хорошая была, приветливая, детей любила. Свои-то после революции поумирали — кто от тифа, кто от голода, в тридцать третьем. Каждое утро в соседнее село ходила к подруге, с которой в воскресной школе училась — поболтать, молочка набрать. Вот возьмёт с утра бидончик, и пойдёт…
Очнулся я уже в городе.
P.S. Почти сразу прервался контакт с Валеркой. Он сначала лечился, говорят, а потом просто нас всех сторониться начал. У него же остался и плёночный фотоаппарат с фотографиями того села. Потом Антон, уверенный в том, что все ролевики — всенепременнейше гнусные сектанты, прекратил общаться со мной, а после укатил в другой город.